Лайон де Камп - Тени ужаса [=Конан-островитянин ]

Охрана заставляла цепочку людей медленно, ступенька за ступенькой двигаться вверх. Пираты за спиной Сигурда, как и он, не проронили ни звука; они словно онемели, придавленные тяжестью ужаса, висевшего над вершиной пирамиды. Старый морской разбойник не чувствовал ничего, кроме ледяной пустоты внутри, как будто время остановило свой бег и вся вселенная сжалась до размеров его тела. Еще несколько минут — и все будет кончено, завершится их длительное путешествие, легенда будет досказана до конца. Да и какое все это имело значение? Разве любая человеческая жизнь не лишена смысла так же, как и его собственная жизнь? И все же…

Вдруг волны ярости и возмущения захлестнули Сигурда, его упрямое старое сердце гулко забилось в негодовании. Все его существо восстало против безропотного подчинения судьбе. Разве он ничуть не лучше этих недоразвитых островитян? Во имя Молота Тора, нет! Смерть не страшила его. Она была его старым корабельным товарищем. Чем же был тогда этот порыв внезапного бунта, который перевернул все в его душе? Гордость! Да, во имя Бадба и Морригана, это была именно она, самая настоящая гордость!

Сигурд глухо рассмеялся. Ближайшие к нему пираты из этой медленно движущейся вверх вереницы людей подняли на него глаза, на их лицах было написано непонимание и удивление. Да, это дьявольски неподходящий способ для старого ванира встретить свою смерть!

Сначала Конану показалось, что он уже умер и что бурное море жизни смыло его окоченевшее тело и выбросило на лишенные света берега потустороннего мира. Некоторое время он лежал без движения, моргая, чтобы сбросить с ресниц капельки воды, застилавшие ему глаза. Затем понемногу его чувства начали просыпаться, и Конан понял, что каким-то образом он уцелел.

Это было почти невероятно, но все же он был жив. Его мертвое тело, ушедшее ко дну под тяжестью кольчуги, уже давно должно было бы перекатываться и биться о выступы неровного ложа стремительного потока.

Конан приподнялся на локте и с изумлением огляделся. Он лежал во вместительном подземном гроте; и, как ни странно, здесь не царил непроницаемый мрак. Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел тысячи маленьких пятнышек на потолке и на дальних стенах пещеры, от которых исходило слабое зеленоватое свечение. В его голове промелькнула мысль, что, может быть, он лежит на чистом воздухе, а зеленые светлячки — это звезды на черном небе; но Конан тут же сообразил, что звезды не могут быть такими одинаково яркими и так правильно расположенными.

Конан лежал на мокром, скрипящем под его телом песке, на берегу той самой подземной реки. Черный поток врывался в пещеру из-под сводов низкого и темного туннеля, отверстие которого он смутно видел за бурлящими струями несущейся воды. Русло делало крутой поворот и отбрасывало стремительное течение налево, где река снова исчезала в другом зияющем в стене отверстии. Должно быть, на этом изгибе течение выбросило почти безжизненное тело на берег, а последние, еще теплящиеся искорки сознания заставили его проползти еще несколько футов вверх по склону — как раз столько, сколько было необходимо, чтобы выбраться из холодных объятий черного потока. Затем сознание погасло, и он провалился в абсолютную темноту.

Конан с трудом поднялся на четвереньки и сел на камни. Внимательно, насколько это было возможно в бледно-зеленоватом свечении, исходящем от стен, он осмотрел себя с ног до головы. Похоже, кости остались целы, но все тело было усеяно ушибами и неглубокими порезами — следами зубов гигантских крыс или каменистого дна реки. Его штаны висели лохмотьями, сапоги были разрезаны на носках и у щиколоток острыми зубами грызунов, так что из дыр торчали израненные пальцы ног. К счастью, холодная вода подземной реки промыла его раны.

На железных кольцах рубашки-кольчуги уже образовался тонкий налет ржавчины, и тяжелое снаряжение слабо поскрипывало при каждом движении. Кинжал все еще торчал у него за поясом, однако меч был потерян при падении в реку.

Киммериец с трудом поднялся на ноги, пошатываясь и постепенно приходя в себя. Каждый мускул его мощного тела болел и ныл. Сражение с крысиной ордой подточило даже его стальную выносливость, которая выходила за пределы человеческих возможностей. Он находился в смутном, полуобморочном состоянии. Чувства его притупились, и внутри рождалось ощущение собственной нереальности и неуязвимости. Затем изможденный Конан впал в тревожную дремоту. Без сомнения, он проспал целый день и всю ночь, а может быть, еще дольше.

Когда наконец Конан вновь осторожно потянулся, колющая боль в мускулах дала понять, что кровообращение начало восстанавливаться. В то же время он ощутил прилив новых сил, и по его истерзанному телу опять пробежали токи жизни. Конан прошелся несколько раз взад-вперед по изгибу берега. Его конечности постепенно снова начинали обретать гибкость. Он швырнул в сторону ножны своего широкого меча; слишком легкие, чтобы пригодиться в качестве оружия, они бы только мешали ему.

В конце концов Конан понял, что страшно голоден и хочет пить. Он утолил жажду холодной водой подземной реки, но голод утолить было нечем. Если бы он только увлек вместе с собой одну из тех гигантских крыс…

Внезапно что-то призрачно промелькнувшее под водой привлекло его внимание. Рядом он заметил еще одно слабое колебание воды и обнаружил, что в реке водится рыба. Конан нашел выступ скалы, который мог бы служить ему удобной платформой, и в напряжении замер на камне, наблюдая за снующими под водой рыбами с терпеливостью опытного охотника.

Прошло некоторое время. Неожиданно длинная рука Конана вспорола черную поверхность реки и вновь появилась с извивающейся рыбой, которую он крепко держал пальцами за жабры. Он распластал рыбу на скале, соскреб кинжалом чешую и с наслаждением впился зубами в жесткое белое мясо. Когда трапеза была закончена, Конан смыл кровь и прилипшие чешуйки с рук и лица, после чего почувствовал в себе силы заняться обследованием пещеры.

Прежде всего он направился к ближайшей стене подземного грота. Конан двигался медленно и осторожно, всматриваясь в тонущие во мраке неровности пещеры, чтобы случайно не провалиться в какую-нибудь канаву или колодец и не упасть в нижние этажи лабиринта туннелей. И хотя освещение было достаточно тусклым, долгие часы, проведенные в темноте, сделали его глаза очень чувствительными к малейшим проблескам света.